Форум » Стихи » Яков Есепкин Готическая поэзия » Ответить
Яков Есепкин Готическая поэзия
Leda: ЯКОВ ЕСЕПКИН «ПАТИНЫ» Тридцать шестой фрагмент Нас ангелы позвали, но куда Идти весною мёртвым и укосным, Сияет ювенильная Звезда Иным, иным отрокам венценосным. Спроси у Антигоны о судьбе, Разорен виноград и мнят сильфиды Лишь розовые тени, и себе Терновные не верят аониды. Горит ещё портальная весна, Ещё сирены ада золотятся, Очнёмся от безсмертия и сна – Нам царские хождения простятся. Ах, эти ли мы чаяли цветки, Августа ветходержные фаянсы Таят сие ль пустые ободки, Чтоб кровию дописывали стансы. Прелестные зелени отцветут, Светильные угасятся чернила, Тогда нас поименно и сочтут На выкошенных небах Азраила.
Leda: Яков Есепкин Стансы Снова листья бурые под снегом Будто заметались в полусне, Вспыхнул над мерцающим ковчегом Лунный огнь в пурпурной вышине. Значит, все еще владеет нами И в миры иные не ушло Вставшее над снежными холмами Осени прощальное тепло. Хватит ли его для оглашенных, Время колокольчиков темно, Литий по церковным совершенных Слышать фарисеям не дано. Вижди, как хромающий Мазепа С Карлом венценосным говорит, Петр внимает речи их из склепа, Гетмана и служек не корит. Много божевольных в мире, каста Нощная, миражи серебря, Пирствует, слепая Иокаста Балует зефирами псаря. Мертвые помазанники черни Новые урочества дают, Редкие волошковые терни Багрием свивая, предают. Пуст, Гораций, мраморник эпохи, Некому воздвигнуть монумент, Нищенские даровали крохи Челядям за царский диамент. Явлен аще столп нерукотворный, То мемориалии печать, Нет царям почета, гладоморный Рок их, тщетно к ангелам кричать. Нам еще судить ли сех доверят, Что искать сочувствия толпы, Вервию притроновою мерят Век александрийские столпы. Смерть есть сон, мерцают в тусклой глине Млечные волнистые зубцы, И горят у мертвых на помине Звезды тверди, вечные пловцы. Замков и костелов небоскаты В темной ряби, и уже простор Истончен луной, его агаты, Заостряясь, ранят милый взор. Через миг один придавят вербы, Пруд и церковь черные катки. И на световом тогда ущербе В бездну глянут наши маяки.
Leda: Яков Есепкин Созерцание Пред собранием вод Сельский полдень разверзся над нами И дрожащий набросил атлас, За колхозными пряча стогами Золотой белогрудый запас. Зыбким блеском текучего зноя Привечают купальщиц брега, Ныне юные Дафнис и Хлоя Прибежали на эти луга. Денно голые жизни утюжит Диск горящий, несясь от зимы, И пространство келейное рушит, Храм простора, где губимся мы. Что безрукие плачут невесты, Им еще ветхий август белить, Вить розарьем незвездные кресты, Сумрак Божий очами палить. Яко вышли смертельные сроки И мелки невода рыбарей, Пусть галдят болобаки-сороки Над хоромами славских царей. Андеграунд нас вывел в подземку, Мало Коре гранатовых вин, Подплетем к терниям хризантемку, Смерть раскрасим во честь именин. Именитства всеземные наши Вечно были в миру веселы, Пеньтесь деесно, горькие чаши, Птах каверные ждут ангелы. Август, август, сей морный розарий Только ангелам падшим знаком, От барочных сооперных арий Князь не может вильнуть языком. Днесь кровавые ищут графини Молодых златогорлых певцов, И высоки тристийские сини, А не выше алмазных венцов. Речи нет, а каждят наши гаты, Венценосным свеченье дарят, Одевают пустые фрегаты Цветью роз и скитальцев мирят. От предчувствия гибели скорой Не избавиться им никогда, Столь торжественна высь, пред которой На глазах тяжелеет вода. Позлаченые смертью ромашки, Колокольчики в черной стерне Как хоругви античные тяжки И умрут на полдневном огне.
Leda: Яков Есепкин Парии в городе Уж на роду или на лбу Написано такое было, Но скорую его судьбу Здесь надвое переломило. Кармином свеч обагрено Преображение былого. Быть может, смерть и есть одно Каллиграфическое слово. Все плотно замели снега, Погибельно блестя в порталах, Ступала здесь ее нога, Коль свята жизнь и в листьях палых. Теперь, когда восход уныл И вьюги сквозь сердца змеятся, Доколе хватит слабых сил -- Теням их навсегда прощаться. А как Цирцеи уследить К чертогам алчное стремленье, Ей слух и может усладить Глухих невинников томленье. Цетрары мятные лежат Высоко, святый Вседержитель, Светила вечные дрожат И узок вход в Твою обитель. Почто винтовье чернь взяла, Рекут изгоем корсиканца, Елены тайность не спасла Всеимператорского глянца. Ах, рая нет, чудесный сон Монашки злые навевают, Где храм их, где и Геликон, Дымы акропли закрывают. Смотри, Алипий, как темно Льет Феофан цвета благие, Еще гудит веретено И тени блещут дорогие. Безумцы розовые чтят Суровый мраморник столетий, Сим разве ироды простят Флеор мечтаний на день третий. Под красным золотом небес, Векам грозящих звездным часом. Пылает Циминийский лес За геральдическим каркасом. Ночь золотят материки На безвоздушном перепаде, Лишь смерть развяжет языки Им в черном стоугольном граде.
Leda: Яков Есепкин Райцентр в метрополии Паратрюизм I Райцентр мелководной рекой Спешит в допотопное устье. Над эрою мертвой петлей Повисло его захолустье. Лицейской науки гранит Суть радужной свечки огарок, Развеял пыльцу аонид Акрополь под сводами арок. Кусты, поэтичнее саг, В плену тошнотворной свободы Стоят, словно их натощак, Без трапезы бросили в воды. Хотя далеко ледостав, Оркестр их болезненно редок, Но избранный нужен состав Для камерной музыки веток. Шиповника триосонат, Астральных ромашковых арий Не слышно, лишь странно горят Левкои и черный розарий. Материи всей бытие Утратило смысл и названье, И быт продолжает свое Абсурдное существованье. Теперь не завлечь, не завлечь К святым богоносным высотам Распявших великую речь, Судьбу отыгравших по нотам. Воистину были жалки Обрезные туне муары, Ломались ли души в куски, Еще не по лотам тиары. Встают из-за розовых парт Трагедии и фарисейство, И в провинциальный соц-арт Вплетается низкое действо. Но патриархальный уклад Измерен до тайного срока. Разлит по чернильницам яд, А праведность выше порока. ΙΙ Когда б лицезреть и могли Картины иные предтечи, От бедной кривицкой земли Равно излились эти речи. Печали столетий былых Народной молве не оплакать, Из новых икон пресвятых Сочится кровавая слякоть. Что делать, фон Клейст, по стране Идет перемена устоев, И гаснет на длинной волне Стон мелоса в «Banku przebojow». Высок тридцать третий восход, Но жжется небесное око, И ранит нахлынувший год, Как лезвие бритвы -- жестоко. Хор гибнет, развенчан герой, В убойной росе новый гений, И Парки на вечный покой Уходят до судных мгновений. Высокий готический штиль Расплавился в протуберанец, На тысячелетия шпиль Лег черного золота глянец. Он бренную землю покрыл Воздушной холодной вуалью, Ан легче нет ангельских крыл Пред грозной державною сталью. Окрест содроганье небес Библейских внимают колхозы, А в центре -- унылый собес, Неяркой фольгой блещут розы. Долит сновидений эфир В бальзам василькового сбора, Порой украшает надмир Банкетным сверканьем Аврора. Увяз под воскресным дождем Каблук твой в размешенной глине. И счеты с судьбою сведем Сейчас, и заглохнем отныне.
Leda: Яков Есепкин Электрическое лицо Реставрация смерти Содрогнулась душа только раз, Но осело внутри напряженье. Электричество будто алмаз Режет странное изображенье. Покачнулся престольный штатив, И в просеянном безднами свете, Раздвоясь, мировой объектив Смерть представил на фотокассете. Распадается белый овал, Если хроника дня оживает, А едва освещается зал -- Он горит и людей убивает. Фауст, помнишь иные миры, Те ж меловые тусклые маски, Щедро все окупились дары, Мыши с писком порхают из ряски. Я встречал и в адницах пустых, Где нельзя королей их востретить, Молью битые тени святых, Коим нечего смерти ответить. Хороша наша жизнь, а одно Мало стоит у вздорной Гекаты, Подносите чумное вино, Станем пить, буде ангели святы. Будем яд ваш, желтовницы, пить, Фарисейские слушать реченья, У лабазников нынче купить Можно трути для ангелов мщенья. Вот пирует Царица-Чума, Льет нам в рюмки чурные нектары, От безумия горе, ума Недостаток повсюду и чары. Фарисеям зачем возражать, Мироволенным книжников ордам, Пусть вечереют, красные жать Время свечи, их дарствовать лордам. Равно столпников тьмы предадут, Не выносят бессмертия черви, Томы книжные кровью сведут, Раздарят недовешенным верви. Свечек морных, тесьмой извитых Череновой, снести ли возбранно, Чтите мертвой сиренью святых, Белоцветностью небо охранно. Чур, с Гиреем Баграт их возьми, Хан ли, царь станет балие править, Шевелят пусть в музеях костьми, Нас и можно серебром оплавить.
Leda: Яков Есепкин Дует северный ветер Что горело в пространстве тяжелом И для нас, на века сорвалось, Ветер плачет в ракитнике голом, Мрак подъят на искрящую ось. От готических замков холодных, От летающих вычурных стен Как взнестись ангелам до разводных Небоцарствий, не внемля камен. Тронут патиной мертвый декорум, Всюду тленье и райский дурман, Теней замковых блещущий форум Пьет фиоловый нежный туман. Штиль фламандский скрывает упадок, Морный контур взыскует небес Для блуждающих путников, сладок Сон их тихий, высок интерес. Здесь ли видели бойные музы Златогорлых певцов хоровых, Стали мрамором тайные узы, Единившие сомны живых. Взор Шарлотты печален, харизма Пуаро белой пудрой взята, На сиреневый прах дуализма Нега эллинской тьмой разлита. Ах, сюда бы Пикассо, в каденций Зазеркалье, ко пудрам витым, Бить амфоры Пальмир и Флоренций, Усом фридам грозить золотым. Но блюдут англосаксы манерный Черный флеор скитальческих саг, Мертв Рудольфа блюститель каверный, Тальком пурпурным вит саркофаг. Не безумствуй, еще уберутся Ангелочки во жертвенный флер, Вечно лики хотя не сотрутся, Их Господь милосердный отер. Пресветлил Он кровавые тени, Кровь на раменах снега белей, Выжжем пеплами древние сени – Будет морок еще тяжелей. Скоро в залах, окованных глянцем, Смерть померкнет, и в темную даль Вместе с дней светоносным багрянцем Улетит, нагнетая печаль. Скоро вниз упадут с торной трассы Расширяющиеся миры. И раздавят, в пустые атласы Разлетимся с тобой, как шары.
Leda: Яков Есепкин Черная белизна на портрете Напрасно плел небесный свет Узор надмирного соцветья. Нахлынул день из бездны лет И нет старинного бессмертья. Одна серебряная ось Сияет в мороке вселенной, Держа все то, что взорвалось, Перегорело в жизни бренной. Сырое зеркало весны Еще хранит отображенье Сугробов талой целины, Но в прошлом каждое движенье. Деревьев тусклый фейерверк. Зенит окрасил и округу. Рвануло с пенным слитком вверх Диск Ра -- по золотому кругу. Все так, он зрим земным торгам Да пилигримам инфантильным, Но циклос помрачился там, Где и горел огнем субтильным. Лег рыхлый снег. Под ним листвы Кровавая помада в цвете. Размыты блеск и хлябь канвы На вытекающем портрете. Свечою млечною горит Фантом пространства и деннице Пересылает вечный хит Богоявленья в психбольнице. А там царит амбрэ «Clema» И аромат амонтильядо Свергает избранных с ума, Респект сему, коль так и надо. Искрится, рея тяжело, Над нами траурное знамя, Но все, что мраком обожгло, Не покоробит смерти пламя. На лики блеклый снег налип, Фигуры полые запали. Подъяты на колонны лип Полуразрушенные дали. В грезеток бьют наверняка Своими стрелами амуры, Ах, страсть весенняя мелка, Оне унылы и понуры. Днесь прямо в цоколи гробниц Смерть залетает и румяна Опять кладет на мрамор лиц, Днесь рану сокрывает рана. Взвиваясь, падают назад Тройные небеса в разводах, И сквозь листву мерцает ад В слоистых черно-белых водах. Мы долго Тартар юровой Лукаво с Дантом воспевали, Сейчас откликнись, кто живой, Кому цетрары даровали. Высок притроновый удел, Ярки небесные чертоги, Сапфирный князь их соглядел И свил розницами пороги. Лежат в левкониях они, Их розным флером застилают Косые адские огни И суе ангели пылают. Зачем о мраморниках тлеть, Когда сие давно пустые, Нельзя одесным уцелеть, Хотя пусть гибнут, как святые. А были праведники мы, Адских садовников корили, Гореть нельзя в гравирах тьмы, Созвездно всех миротворили. И что успенным горевать, Жечь вспоминанием пенаты, Хоть будем венчики сбивать С елинок, чары тлить из ваты. Подарят жемчуги светил Снегам бескровное блистанье, И полночь крепом тяжких крыл Покроет наше угасанье.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста тридцать первый опус Фавны оперы нас охранят, Веселяся, витийствуйте, хоры, Сводность ангели тусклые мнят, Режут цоколь мелки Терпсихоры. Белый царь ли, мышиный король, Всё б тиранить сиим винограды, Темных свечек заждался Тироль, Негой полны Моравии сады. И куда ж вы несетесь, куда, Италийские ангели требы, Нас одела иная Звезда Во гниющие мраморы Гебы. Четыреста тридцать второй опус Раскрошили юродские тьмы Гребни желтые наших полотен, А и золото сим для Чумы, С кистью Брейгель,Ероним бесплотен. Кто успенный еще, алавастр Виждь и в нем отражайся, каддиши Нам ли чаять во цветнике астр, Львы умерли и здравствуют мыши. Сколь начнут адострастно гореть За Эдемом белые цесарки, Мы явимся - камен отереть И сотлить перстной желтию арки. Четыреста сорок четвертый опус Тисов твердые хлебы черствей, Мак осыпем на мрамор сугатный, Где и тлеет безсмертие, вей Наших сводность жжет сумрак палатный. Шелк се, Флория, что ж тосковать, Лишь по смерти дарят агоние Из партера бутоны, взрывать Сех ли негу шелковой Рание. В Александровском саде чрез тьмы, Всекадящие сводные тени К вялым розам тянулися мы -- Днесь горят их путраментом сени. Четыреста сорок пятый опус С Ментой в мгле золотой предстоим, Лишь для цвета она и годится, Алым саваном Плутос таим, Гея тленною мятой гордится. Крысы выбегут хлебы терзать, Маки фивские чернию веять, Во столовых ли нощь осязать, Ханаан ли хлебами воссеять. Сем путраментом свечки тиснят В изголовьях царевен синильных, Яко гипсы кровавые мнят Всешелковость их лон ювенильных.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Пятьдесят первый опус Сколь весною урочно письмо, Аонид лишь брильянтами тешат, Вейтесь, звезды, Асии трюмо Нас явит и Цианы опешат. Хоть архангелы помнят ли сех Златоустов, терницы вознимем – Соглядайте еще в небесех Вишни, агнцев, мы золото имем. Вакх нестойкий астрал оцветил, Где порхали блеющие Евны, Их туда ль и со ядом впустил Падший ангел успенной царевны. Шестьдесят шестой опус Будет майский ли сад под луной Во холодной опале томиться, У Гиад воспируем весной, Аще некуда боле стремиться. Скоро вишни блаженный туман Перельют в золотые рубины, Стоил истин высокий обман, Златоуст – диодем из рябины. Выйдет Фрида младенцев искать, Лишь увидит пустые камеи, И начнут гости ядов алкать За столами, где веются змеи.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста семьдесят седьмой опус Мел и мрамор с фаянсовых лиц Докрошит златописная вечность, Лей, август, хоть бы роскошь столиц На лилейных старлеток увечность. Не блюла Финикия венцов, Одеона во слоте зерцала, Шелк совьется - виждите певцов, Коих эта юдоль не взерцала. Чела наши доселе темны, Звезды пьем и свечей благовонных Яд лиется в цариц ложесны, Опочивших меж шелков червонных. Четыреста семьдесят восьмой опус Яду сахарным вишням, под эль И арак стелят черные шелки, Плачет Эстэр, вздыхает Эдэль, Круг их пляшут бумажные волки. Мнится девам земля Сеннаар, Сколь оцветники неба не имут, Из юродных выглянем тиар, Нимб ужель отравители снимут. Звездных этих веретищ сносить И дано ли пурпуру юдицам, Будут, будут оне голосить, Мрамр идет к нашим каморным лицам.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста семьдесят девятый опус Антикварною мглою Мадрид Фей унижет иль каморной сметью, Цветит Асия мел для Ирид, Писем тушь и равна междометью. Где еще тьмы искать ледяных Желтых розочек, вишнелавровых, Па-де-баск танцовщиц площадных Менестрелей пугает суровых. Тень Мигеля в одесный Колон Век летит и биется о мрамор, И горят во незвездности лон Мертвых дев свечи тягостных камор. Четыреста восьмидесятый опус Бледный воск мишурою златой Увием, паки свечки тлеенны, Се и розы полны темнотой, И ваяния пиров изменны. Хвоя, хвоя, гори для иных, Заждались мглы и маков юноны, Тще от яств умирают земных, Тще о звездах и царские троны. Ах, еще ль ангелки золоты И меловницы белят сувои, Где кровавые к Богу персты Мы всё тянем из морочной хвои.
Leda: Яков Есепкин Эпитафия Э.По Вязь эпитафии тяжка, Крася истерзанный трон, Жжет золотая ромашка Царство загробных времен. Улочки тонут в тумане, Узкие зданья, бульвар. Где-то у ангелов Анни, Где-то на небе Эдгар. Струйно горят херувимы, Чествуя сонмы благих, Господом только хранимы Нежные рамена их. Как и взорвать эти замки, Стоны ль валькирий звучат, Вижди, кровавые лямки – Остия наши точат. Будут еще анфилады В масляной готике тлесть, Райские петься рулады, Коим созвучия несть. Поздние сумерки снова Смерть одевает в багрец, Своды небесного крова Снов замыкает венец. Я ли бежал за толпою И пролетал Азраил Утром с разлитою мглою Меж ханаанских белил? Мороком черное ложе Нам застилают во сне, Видит сие правый Боже, В бледном красуясь огне.
Leda: Яков Есепкин Зеркало в Северной Пальмире Високосный август Разлетелось время золотое Вкривь и вкось в пространстве мировом, Хоть еще с веселою душою По музейным улицам идем. Нам недалеко теперь до мига Расставанья с тяжестью мечты. Вечных царств готическая книга Возжегает в пурпуре листы. Мартобря ль какого не избыли Пифии холодность, но хотят, Чтоб и темных адников любили, Прочь из андеграунда летят. Топкий лед гортензий беловлажных Исаакий растворил в огне Гордом, Царскосельский из миражных Плиток выбит на стальной стерне. Помнишь, как честное нам зерцало Дарствовали нежные волхвы, Серебром оно и премерцало В патиновой серости Невы. Были дарования урочны, Трижды мы засим не отреклись От Богомладенца, но морочны Сами издарители, теклись Золото и мирт свитой в Обводном Брошенном канале, где искать Дар еще таинственный, о модном Следует безмолвствовать, алкать Истины по юности прекрасной Можно разве смертникам, а мы Жизнь любили странной и неясной Времени любовью, буде тьмы Адовские десно расточатся, Время повернется вспять, сюда Агнцы набегут, чтоб наущаться Вере и бессмертию, года Туне всех к презренной прозе клонят Рыцарей гусиных перьев, их Вывел Александр на смерть, хоронят Век они собратьев дорогих. Счастье от невежества временно, Нет иного счастия, четверг Каждого пиита неизменно В мире караулит, кто отверг Модности пурпурные вуали, Ветхие муары бытия Легкого, ответствует едва ли Смерти за любовь, еще цевья Холод ощутит и смертный ладан В области воскурит неземной, Жаждой ювенильною угадан Тягостный финал, идем со мной, Эльфия, наш легкий шаг пенаты Невские воспомнят, мы засим Юности беспечные сонаты Внимем и навечно угасим Жажду и неясные томленья, Легкость, легковесность выносить Пробуют иные поколенья, Новые безумцы, сим гасить Наши очарованные свечки, Бодрствовать полнощно, их Звезда Станет освещать, оне сердечки Рвать позванны, темная вода Нынче у реки державной, эти Волны мы запомнили с времен Оных, исчезали по две в нети Божией, а там и Симеон, И ловец какой-нибудь неречный, Моды не узнавший, вновь снуют О летейских волнах, безупречный Хор звучит – се ангели поют. Вдоль свечей понтонных на изломе Улиц мы пройдем сквозь тень моста, Ничего уже не видя, кроме Слез в очах молчащего Христа. Всяка юность не нужна Отчизне, На вселенском нежимся юру, К зеркалу подходишь -- вместо жизни Отражает черную дыру.
Leda: Яков Есепкин Сейчас Сага обвального времени В зацветших дырах знак юдоли Я различал и горний свет Ловил рукою. Счастья нет И в наше время общей воли. Мой голос глох, и разговор Не слышал Бог. В мозгу и ныне Столб светит, как мираж пустыни, Дедовник увивает двор. Через порог -- и упадешь Туда, где черти строят рожи, Яйцеобразной формы рожь Растет на рожках жабьей кожи. Сливаясь, краски Радклиф вдруг Чернили блеклую картину, И помню я гончарный круг, И вязкую я помню глину. Чужда ей времени игра, Идут к ристалищам големы, Барочных опер тенора Пеять не могут, яко немы. Алтарь мистический сокрыт, Простора нет для вариаций, Одна свечельница горит И та у демонов, Гораций. По нам ли плакали волхвы На бедной Родине юдольной, Безгласы теноры, увы, Никто не имет ноты сольной. От лекоруких палачей Как упастись, лежат клавиры В пыли сиреневой, свечей У Коры хватит на гравиры. Есть в глине крепости печать, Мы выше мраморов летели, Напрасно фурии кричать Над сей крушнею восхотели. Сулят полцарства за обман Цари тщедушным полукровкам, А дале немость и туман, С фитою ять вредна оловкам. На партитурные листы Кривые отблески ложатся, Мы были истинно чисты, Сколь эти ангелы кружатся. Жива погибельная связь, Еще желанья -- огнь во броде, И ты их не добьешь, смеясь Как добивают всё в природе.
Leda: Яков Есепкин Мерцающие липы Пред горящей водой Вновь согроздья Божеские тают, Гасится ночной небесный свод. Были зелены -- и облетают Липы над слюдой дремотных вод. Прель в осадке, мраморность покоит Хор светил, к паденью их клоня. «Ран» ли выжег скорбный целлулоид: Линза пленки свилась в желчь огня. Будто август милованным летом Умер и в аркадиях воскрес, Чтобы заварить их крепким цветом Спитый блеск термических небес. Музы эти гроздия хранили, Свечки для помазанных блюли, Золотом сирийским огранили Русские степные ковыли. Времени тяжелое граненье, Ангели с певцами говорят, Что музеям варварским сомненье, Подлинники в копиях горят. Ах, горят стрекозники полдневно, Чары малахитам отдают, Били их амфоры песнопевно, Сами пусть альковницы пеют. Плачут разве ангельчики в цвете, Розные венечия сложив, Выищут нас демоны о лете Божием, откликнись, кто и жив. Зри, пылают огненные фавны, Тьмы эсхатологии волхвы Терницею жгут, а Ярославны Глухо лишь рыдают, как мертвы. Тусклы очи мраморной Жизели, Ей ли в небоцарствиях порхать, Суе цветяные Азазели Тщатся меж юнидами вздыхать. Бледный проблеск нитью золотою Стачивает зелени у Врат, И уж пред горящею водою Не столбы позорные стоят. Столько накопилось мощи в купах, Света ночи перед новым днем, Что листва их пробивает купол, Рвется в космос, в черный окоем.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Второй эпилог Вернувшимся из адских областей, В позоре искупавшимся и чтящим Свет ложных звезд; в безумие страстей Не ввергнутым изгнаньем предстоящим; Прогулки совершавшим в небесах, Кресты собой украсившим и к рекам Подземным выходившим, в очесах Держащим купол славы; имярекам, Отринутым Отчизной за мечты, Замученным на поприще славянском, Отрекшимся друзьям свои щиты На поле брани давшим; в Гефсиманском Саду навечно преданным, венец Из терний не снимавшим и при крене Светил, хранившим Слово, наконец Добитым, возлежащим в красной пене -- Что вам скажу? Молчаньем гробовым Все разом юбилеи мы отметим И присно по дорогам столбовым Кровавым указателем посветим. Тще райские цитрарии прешли, Их негу возносили к аонидам, Свечельницы кармином обвели, Чтоб радовались те эдемским видам. Герника стоит палых наших свеч, Горят они златей мирских парафий, Китановый в алмазах чуден меч, Годится он для тронных эпитафий. Лиют нектары морные и яд, Вергилий, в небоцветные фиолы, Эльфиров и чарующих наяд Мы зрели, как нежные богомолы. Рейнвейнами холодными с утра Нас Ирод-царь дарил, се угощенье Оставить мертвой челяди пора, Не терпит мрамор желтое вощенье. Оцветники, оцветники одне Пылают и валькирии нощные Бьют ангелей серебряных, оне Любили нас и были расписные. Ан тщетно злобный хор, клеветники, На ложь велеречиво уповает, Позора оспа эти языки Прожжет еще и чернью воспылает. И мы не выйдем к выси золотой, Не сможем и во снах ей поклониться, Но только лишь для прочности святой Пусть праведная кровь сквозь смерть струится.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Хоть бы скорбь нам простят -- не хотели скорбеть Мы, Господе, в алтарь Твой затиснулись краем, Смерды ж бросили всех по карьерам гибеть, Звоны святны пия, без свечей угараем. Нищи мы во миру, царевати сейчас Нам нельзя и сойти невозможно до сроку, Вот и празднуем днесь, коемуждо свой час, От пеяний жалких много ль странникам проку. Змеи тронно вползли в богоимны сердца, В пухе цветном персты, буде трачены лики, И Звезда высока, и не виждим венца, Присно блудные мы, а и бьются калики. Пусть сердечки свое крепят мор-ангелы Ко иглице хвойной вместе с златью игрушек, Снег на елях горит, крася нощно столы, Всё нейдем балевать -- зло яремо удушек. Прелюбили пиры, а влачились в рядне, За любови тоску чад Твоих обвинили, Весело им теперь сребра пити одне, Мы, Господь, на крестах разве их и тризнили. II Четвергуем теперь, вина красные пьем, Да порожец равно змейна Смерть обивает, Как юроды уснут, мы еще и споем, Горше жизни любовь, а горчей не бывает. Коли святки горят и стучатся купцы В наши сени, пускай веселят пированья, Ан в хорошем кругу и сладят леденцы Горечь хлебов жалких, нищету волхвованья. Гурбы снежные днесь постелила сама Богородице-свет, разукрасила хвою, Научились молчать, буде присно чума, И Звезда чрез пухи златью льет моровою. Мы свободны, Господь, цветно лепим снежки, Перстной кровию втще осеняем глаголы, Балаганы везде и галдят дурачки, Чудотворные те ль заскверняют престолы. И смеялись оне, слезы ткли во рядны, Благочинно тряслись, ангелов потешали, Только в смерти, Господь, мы не стали смешны, А в бытьи -- так сребром нашу голь украшали. III То ли внове январь, то ль, успенье поправ, Святки льют серебро на отбельные лики, Гурбы снежно горят вкруг ядящих орав, Пусть вспоют немоту перстевые музыки. Как хоругвь, пронесли хвойну цветь до Креста, Наши ели цвели дольше святочных звонов, А и доля была не в урок золота, Кровью скрасили мы бездыханность рамонов. Вот окончилась жизнь, истекли роднички, У Ревучих озер собрались неживые, Побытийно агнцы стали много жалки, И пеяют псалмы череды хоровые. Да сановные их восприметим басы, Рукава завернем -- смердов зреть обереги, Кровны пухи не бьют мор-пастушки с косы, Трачен Смертию всяк заступивший береги. И лукавили ж, нас приводя на порог, Указуя Звезду, во пирах сатанели, Сбили чадов, Господь, хоть бы червный мурог Вижди в смерти -- на нем присно красятся ели.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят первый опус Ветхий мрамор с меловых ланит Докрошим хоть о звездах и небе, Виждит персть, кто еще именит, Кто и рек о тлеющемся хлебе. Пойте, сильфвы, нисан золотой, Мы ль во шатах сиреневых плачем, Полны кубки паршою свитой, Се, тюльпаны мы звездные прячем. Се обводки тлеенных лилей, Се тюльпаны, тюльпаны блистают, Се на ветхость мраморных аллей Тени мертвых певцов налетают. Четыреста восемьдесят второй опус . Любят розы менины, сурьму Августовских запекшихся вишен, Май, август ли, бежим хоть во тьму, Иреника, здесь ангел не лишен. Черствость вдов мрамор наших теней Леденит, и юдольно старлетки Веселятся, портальных огней Убегая, теряют балетки. Золотыя - сегодня висят Фреи те в околдованных смрадом Цветниках, и небесность гасят, Вместе с Летним цветя вертоградом.
Leda: Яков Есепкин Пурпур смерти Небесный пурпур нас увьет, Грядет последний миг, Когда сердечный звон замрет, Смерть выпорхнет из книг. Сознанья ветхий аппарат, В котором спят века И губ мембраны говорят, Жизнь пустит с молотка. Седые вершники одне Пылают высоко, В горийском адовом огне Шелковье и древко. Нести кому благую весть, Мечтой кого дарить, Эдемы райские ли есть, Купцов не умирить. Немые церкови лиют С холодных куполов Червную златность и снуют Здесь крысы от углов. Давно за Угличем земли Нет царской и святых, Мертвым положены угли Сновидений златых. Иль немость далее одна, Так время пировать, Глотнем в бессоннице вина, Чтоб хлеб упоевать. Брелок у ангела чудной, Пеяет над столом, Со змейкой ключик вырезной Лихим грозит числом. Тоскуем, друг и брат, ядим, А крылья остием Каждятся, весело гудим, Сколь мертвенно пием. Кровавых мальчиков парчой Иглицей не сточать, Маковой райскою свечой Их будем с тьмой венчать. Разрушится императив, Лишь в пурпуре тенет Седую бездну осветив На подиуме лет. Мертворожденное дитя Се в шар огня иной Вошло, стопой не бередя Предвечный путь земной.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Даровали, Господь, мертвым чадам Твоим Тесьмы красной мотки да сребряны сувои, Боле таинств не ждем, а в рядне предстоим, Перстов прячем искол за смарагдами хвои. Серебро, серебро, много ж было его, Так покрали шары с ёлок жалкие тати, Снеже черный округ, тлумных звезд святовство, Царичей неживых весело ль им венчати. Сестры нас предали в новогодней гурме, Девы белы влачат по адницам рамена, Их и лядвий пронять здесь неможно Чуме, Только розы горят в огне храмного звона. Мы, Господь, образа неокладные чли, Азазелей златых во тщете отпускали, А свилися одно со змеями в угли, Ах, Твое ангелы нас почто не искали. Смерть царит на пирах, где юроды поют, Держим все на замках мы языки предвестны, Из серебра, Господь, в Рождество и сольют Закровавленных чад -- слезы наши бескрестны. II Подаяний, Господь, воздаяний одних Нищи каистры полны, у порожца их скинем Со кровавых рамен -- много ж горечи в них, Как святарный притвор благодарственно минем. Торбам тем не вместить разве перстных иглиц, О златой мишуре агнцев смерды тащили, Розы выбила Смерть из точащих петлиц, Свечки в битом сребре небовеи вощили. А и сами теперь не царим, не поем, И влачимся слезно в ризмановых ряднинах, Буде кельхи дадут, за бытье изопьем, Нету крыльев -- горбы тлеют звездно во спинах. Страстотерпные с глав посрывали венцы, Стопы наши язвят черневые колючки, Белы хлебы несли ко Тебе первенцы, Обобрали, Господь, голодарные сучки. Иль приидем в алтарь, ангелочки узрят Струпья ран да пухи -- кликни чад из притвора, Бойной кровию, виждь, наши лики горят, Енчит все у колод окаянная свора. III Дале немость, Господь, остаемся молчать, Пресеклись январи и святочные оры, Вот и губы свела терневая печать, Наши кельи пусты, чернь лиется в затворы. Истекли во пирах слезы солью одно, Упилися псари мертворожденных кровью, Как накинут поверх плащаниц нам рядно, Положится черта иродов суесловью. А в миру всяк и был без пурпуры венца, Сокрывали ж псалмы краснобаи конвертны, И попросят сказать -- не замолвим словца, Баловство эта речь, от которой мы смертны. И елико, Господь, чада трачены днесь Лютой Смертию все, их встречать благонужно, Нет родни и царевн, только ангелы здесь, Серебряный потир князем пущен окружно. И рядились в резье да старизну, хвалы Воздавали Тебе, бессловесно гибели, Пусть хотя бы теперь, прескорбя, ангелы Осенят под Звездой первенцов колыбели.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Спрячем в кайстры сребро и приидем туда, Где псалмы нараспев ангелочки читают, Безвиновные мы, а легли в невода, Чтобы значил Господь -- человеков считают. Гурбы снегов горят, Новый год, яко встарь, Востречают, хмелясь, индо мертвых царевен Оживить ли вином, и всехрамный алтарь Прибран хвоей слезной ан изжертвенно древен. Лебедь-Господе, мы удушенны гурмой, Пурпур слит из очес, перебиты рамена, Виждь колоды в крови, да с цветочной сумой Каждый ныне -- живи озолотою звона. Жалко пели Тебе мы во трате хвалу, Вот и немые все, и собиты свинцами, Только звезды тризня, подойдем ко столу, Двиньтесь, тати, алкать вам неможно с агнцами. Лишь теперь замолчат лиходеи, одно С перстов им не смахнуть кровобойные пухи, Не взойти на порог, как откинут рядно, Господь, нас опознай хоть в струпьях повитухи. II Ноги сами нейдут, хоть гурмой сволокли Агнецов ко хлевам и задушки надели Под серебро венцов на иродной земли, Царе, многое ж те на пирах углядели. Иль зардели тогда слезы бойных агнцов, На каких словеса присно, Господь, зиждятся И горят -- узрел Ты винограды венцов, Да оне Рождества не дали нам дождаться. Мы одесно испить восхотели с Христом, Расплатились за то, и двуперстия в терни, Что нельзя черну смерть отложить на потом, А и много зело собралося здесь черни. Как взмахнула косой и к себе позвала Кровососная мать, чада вейки смежили, Где Твое ангелы, всё одно прехвала Святой рати, Господь, ей бы только служили. Но избыта в бытьи и гробовная твань, Кличь своих ангелов подбирать царски слеги, В злате красном та Смерть, и сольет Иордань Кровь на вина -- превидь чад нищих обереги. III Не подъемли главы -- рои бесов кружат, Белый Господе наш, над Твоими венцами, Заносили мы их, где и кости лежат, Ангелы не споют пред светил изловцами. Тридевятых земель в бытии не прошли, Божьих царствий узреть не дали убиенным, Снили только Сынка в кроворозной земли, И слетал он с Креста на усладу презренным. Со очей излием как серебро живо -- И уверят засим, в розы выбегут чады И тогда преглядят, человекам сего Зреть неможно никак, паче их черноряды. Что ж, истешились все не в пример чернецам, Поелику равно вещунов потешали, Перевертни пускай обернутся к венцам, Им и кольца свое, обереги вещали. Вседержитель небес, здесь одне восстоят Прехвалители Тя, нету прочих за нами, Иль теперь нашу Смерть фарисейски стаят И опять увиют бойных чадов ряднами.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Василиса бела да черны уголи Вежд успенных ея, во сукровице чады Мертвых царствий свинец бойно, княже, прешли, Так вкушать им теперь серебро-винограды. Ах, Господь, рукава наши присно пусты, Достигают земли, всё мы их воздымаем, Колядуют пускай ангелочки златы, Вижди, Господь, как мы днесь терницу снимаем. Не венчание то и не венчаных бал Царичей, собрались на трапезу юроды Без венцов и колец, буде Смерти навал Тяжек столь, хоть в тризне сыщем царския броды. Красен райский миндаль, по Капреи ль садам Ароматы его расточаются хмельно, Тянем персты свое ко небесным ладам, Чу, из усн черневых льется пенье убельно. Вседержитель-Звезда, мы давно не вражим, Нам в отверстые рты вбили глинищу кирки, При цветках золотых убиенны лежим, В скостеневших перстах прячем черствы просвирки. II Изо смерти, Господь, воспросить ли живых, Розок черных сорвать уподобятся ль чады, Сбили перстных птенцов, обочь стогн смотровых Волочат – пухом их зацвели вертограды. И не нужно теперь соглядать кружевниц, Нет их рядом, а всех обокрали положно, Лиры прятали втще за рядны багряниц, Ни Европу спасти, ни похитить неможно. Аз и узрел одну в неге хвойной терни, Тонко друга поет под иглою диавла, Балевать в Рождество, так пеяют: «Распни», Звезды шьют царичам за Симона аль Павла. Исполать же пирам, на каких мы были, Где Твои ангелы морных чад не признали, Пили всё за Тебя и в наклад обрели Черневые кресты, дабы здесь не шмонали. Слышать нас не вились юродивые тьмы, Поспешали добить, проколоти языки, В сребре хоть опознай, в черном сребре тесьмы – Тлеют нощно Твое преслезные музыки. III Со церковных свечей много чаду и мглы, Не осветят звонов, так стусуют колоды, Дождалися одно мы, Господе, хулы, Красен мир не для нас, как царят в нем ироды. Вечный промысел днесь позабыт, и царей Завлекли под рядны тучнолядные девки, Человеков ловцы разбежались, Андрей, Рыбы ль всплачут по ним прегорчей божедревки. Рождество, Рождество, не узрели Звезды Ни князья, ни птушцы, ни пировны лабухи, И лядают оне ж у измертвой воды, Кличут Смерть в толоку – плести бельные пухи. Али крикнуть, Господь, гробно в твердь вопиять, Хоть по бытьи вплести кровь-слезу во молебны, Под обух ведь легли, дабы здесь предстоять, В мед макати персты, крохи потчевать хлебны. Отпили мы свое, вот зашли на порог, Прячем в кайстрах нищих огонечки-альбомы, Нет серебра у нас, Вседержительный Бог, Стерли кости, бия в кровотлумные бомы.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда, Поржавели в сребре херувимские трубы, Ангелки умерли, так созвали сюда Неживых царичей чернецы-страстолюбы. Смерти ждали, равно ж неурочно пришла, В очесах агнецов и Звезду угасила, С елок сняли шары – кутией зазвала, Пировать нам теперь, аще Божия сила. Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц, И музыков они удушенных не спрячут, При Ироде пили, ныне падают ниц, Над колодами пусть векоприсно и плачут. Лиры наши тяжки и были на миру Пурпурово красны, индо кровию мылись, Хоть чрез хвою преслышь всенощную игру, В Новогодие мы страшным сном охранились. И взошли, свет-Господь, на пороги Твое, И с собой занесли те котомки да тесьмы, Перервалось одно бойных чад житие, Нет вкруг червных пухов, только, Господе, здесь мы. II Воскресение вновь да Твое ангелы, Святый Господе, чад не исцелят от скверны, Страхонемые мы, не поем прехвалы Нас вечор извели, даже мальчики серны. Чур, игрушки горят в среброхвойной гурбе, Хоть паяцы Твои, а восчествуем святки, Всяк златится, тризнясь, но приидем к Тебе, Девы бельны в гробах шьют ли царичам латки. Не пускали, Господь, тати нас на пиры, Злокалечили всех, что ж окладно креститься, Коль сокрали с елей нищи тесьмы-шары, Будет им балевать, по трапезным святиться. За престольной возней не блажались в терни, Так наслушались всласть сатанинских пеяний, Пурпур выливши, днесь умерли для родни, С перстов донных и Смерть не берет подаяний. Только, Господь, Звезда превысоко стоит, Льются звоны в нощи, ах, по нам эти звоны, Цвет-иглица досель червны слезы таит, Узри в них бойных чад, вижди наши короны. III В Гефсиманском саду черный морок доднесь, Тьмы блудниц-вояров и понтийская стража, Нищий царич ходил да безмолвствовал здесь, Рек иным Божий Сын – вот жалкая пропажа. Все Иуда никак не укажет перстом На блажного царя, бледны юноши персты, Кровью вейки точат, жить ему со Крестом, На осине висеть, буде усны отверсты. «Волошковый Сынку заплетайте венец, – Прекричим ко блядям в изголенные чресла, – То не Смерти-косы, но бытья первенец, Ждите царствия, коль ваша похоть воскресла». Ах, Господе, ступни мы скололи в раю, По аднице прошли, двоеперстия наши, Яко змеи, хранят разве славу Твою, Иисусе в терни как сыскати, не зряши. И не видно Тебе агнцев бельных и чад, Простиравших к Звезде воспробитые длани, И теперь ли узришь чермный наш вертоград – Он кровавей стократ зеленей Гефсимани.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят третий опус Се Вифания мертвых святых Одевает лишь в мрамор столовый, Се вечерии див золотых: Шелк и млечность, иль пурпур меловый. Лозы сад увивают и мглы, Всяк юродивый сыт, а невесел, Ах, тлеются пустые столы, Как и выпорхнуть Цинам из кресел. Как оне и могли обмануть Ангелков и свести червотечность С желтых лиц, и тлетворно уснуть Меж цариц, увиенных во млечность. Четыреста восемьдесят четвертый опус . Молвим лишь - четверговки бегут, Меловые тиснятся кимвалы Сукровицей, и кафисты лгут, Пировые сие ли, подвалы. Спи, Эдель, мрамр всеядных зерцал Ветошь звездная чернью питает, Кто живой, эту сводность взерцал, А Электра иных почитает. Ах, в сиреневом чаде вольно Остудиться навеки молчавшим, Виждь хотя бы несущих вино Во нисане расцветшим и павшим.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят пятый опус Изломанные профили Ит, Веи эльфов о тусклых сувоях, Где еще и увидеть харит Фебу пылкому, аще не в хвоях. Осуди сех, безумец, столы Присновечно ломятся от ядов, Круг начиния блещут юлы, Негой лядвий дразня верхоглядов. Бросим кости на шелковый мел, Содрогнутся тогда пировые, Се, тлееть нощно Ирод не смел, Пусть отроцы тлеют неживые. Четыреста восемьдесят шестой опус . Ели в розах червонных, златых Мишурою холодной виются, Вот и звезды во чашах свитых, Колокольчики празднично льются. Апельсины, канун января, Ах, любили мы блеск Новолетий, Мглы волшебные мелом сребря, Ныне видим чарующих Летий. Длится пир, налиются шары, Вина ядные чествуют Федры, И горят меж пустой мишуры, Тьмы златяше, тлетворные цедры.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники І Аз, Господе, реку со черных домовин, Гробов нощных, иным достались благокрасны, Эти агнцы не ждут-заждались окарин, Им и трубы Твое, и псалмы немогласны. Все склоняется тать над испрахшей сумой, Иль неможно доднесь и любови низринуть Бледных перстов жалких, в юродие немой Удушавших царей, сребро юдам откинуть. Были перси белы у безмужних невест, А теперь и уста до костей пробелели, Оглянися, Отец, нету ныне окрест Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели. Ах, над нами зажгли юровую Звезду, Пусть лучом воспронзит некупельные лета, Их ложесен и усн опознай череду, Нищих татей, оне удостойны извета. Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли Бойны чада, отвек изалкавшие жажды, Ангелы Твои что копия занесли -- Не убить, не убить преугодников дважды. II Как свилися вольно змеи в райских цветках, Прежде в царствии грез немятежно блажили, Только ныне молчим, пряча персть в рушниках, Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили. Богородицы лик украсили Звездой, Сон-цветочки вия по сребристом окладе, Нету ангелов здесь и поят нас водой, Ах, из мертвых криниц занесли ее, чаде. Иисус почернел и не имет венец, И Его голова преклоняется нице, Узреть что восхотел двоеперстный Отец, Мало ль крови течет в неборозной кринице. Смертоприсный венок мы Христосу плели, Исплели изо слез, тяжко траченых кровью, А и боле ничем не посмели-могли Притолити в миру жажду бойных любовью. В каждой розе сидит гробовая змея, И не видим уже мы ни Бога, ни Сына, То ли алчут оне, то ли мука сия Должна гробно зиять до святого почина. III Это иноки днесь подошли ко столам, Страстотерпцы одне и невинники сиры, Их неможно забыть копьевым ангелам, Коль не пьют мертвых вин -- отдавайте им лиры. Не боятся огня восковые шары, А на перстах у нас кровь и слезы срамные, Велико Рождество ан для всех мишуры Не хватает Христос, где ягняты гробные. Геть днепровской волной в черной пене дышать, Кровь худу изливать на местечек сувои, Розы-девки, равно станут вас воскрешать, Так скидайте рядны пред всетаинством хвои. Тех ли ждали в чаду, мы, Господе, пришли, Залетели птушцы в обветшалые сени, Али тонкий нам знак до Звезды подали, Во трапезной же мы преклонили колени. Ничего не узрим на вечере Твоей, Пусть сочельник лиет в мессы нощные снеги, Мы до маковки все унизаны лишь ей, Искрим -- белы птенцы в огне Божией неги.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Только змеи, Господь, только змеи одне Бьются подле цветков и во яви тризнятся, Источилися мы, изотлели в огне, Боле свет-ангелки мертвым чадам не снятся. Вот безумная нас приманила Звезда, Разлия серебро, повлачила по кругам, Новый год отгорит, вспыхнет хвойна груда, Так опять в Рождество застучимся ко другам. И беда ж – предали, не Сынка ль Твоего, Утерявши в гурме, троекрестно распяли, Против зависти нет на земли ничего, Царствий куполы виждь, где агнцы вопияли. Ядно зелие мы будем присно алкать, Рукава что пусты, святый Господь, нестрашно, И костями возьмем, станем хлебы макать С богородной семьей в четверговое брашно. Хоть отчаянья грех отпусти во помин Прежних белых годов, опомерти притронной, И теперь мы белы, яко вешний жасмин, Только всякий цветок залит кровью червонной. II Пред субботой стоим, пред последней чертой, Красно золото ей из очес выливаем, В келий пятничных темь кажем венчик златой, Роз-костей набрали, ни нощим, ни дневаем. Заступиться нельзя в ту зерцальну купель, И стодонна ж сия ледовая крушница, Разве бойным одно, безо нас чтите ель, Память нашу всчадит ярче огнь-багряница. Рои демонов бал новогодний чернят, Чур, лиются птушцы в благовестные звоны, Чистых бельных невест юродивы тризнят На сносях, к царствиям их влекут Персефоны. Господь, трачена жизнь, и стоим на юру, Тыча жалкой сумой в троекрестье дороги, Надарили мы звезд ангелкам во пиру, Перстной кровию нам красить сиры муроги. Слезы чадов собрать, всем достанет вина, Ниткой сребряной мор-окарины тиснятся, Мимо как повезут, вижди хоть из рядна – Мы серебром горим, всё нам ангелы снятся. III Господь, Господь, слезой прекровавой утрись, Слово молви ль, взмахни рукавом с Ахерона, Кайстры бросили в персть – змеи алчны свились, Грознозлатная Смерть белит наши рамена. Далей нет ничего, всех Рождеств лепота Сребром красной была да размыта слезами, Трачен чадов удел, а доднесь золота Страстотерпцев юдоль, где тризнят образами. Присный пурпур Звезды с перстов кровию сбег, И жалкие ж Твое летописцы заветны, Что пеяли хвалу, слали крушницей снег, За обман кобзарей разве чада ответны. Узришь как в золоте оперенья птушцов, Пухи бельные их кости-снеги устелят, Ангелам покажи царичей без венцов, Пусть апостольну кисть эти раны обелят. Иль во гробе разлей исцеляющий свет, Ах, мы розы Твое, волошки прелюбили, И заплакати днесь мочи-лепости нет, В сраме виждь агнецов – нощно нас перебили.
Leda: Яков Есепкин Нa смерть Цины Третий эпилог Мы конусы огней соединить Пытались, но окончились мытарства, Сквозь тени бледноогненная нить Сочится за Аид во славу царства. Иль сочиво днесь Паркам оборвать, Гранатовую панну отревожить, Здесь царствие – так станем пировать, Начиние затравленное множить. Нам демоны сугатные хлебы Исщедно напасли, чтоб веселиться Могли черноизбранники судьбы, Пока в любого ангел не вселится. Пеющих востречай, хмельной Аид, Веди в свое подземное склепенье, Доколе ж Кателинам аонид Испытывать ангельское терпенье. Мы долго премолчали, так вспоем Сейчас хотя загробные пенаты, Эмилия с Шарлоттою вдвоем Пускай нас и влекут сквозь цветь-гранаты. И ты, скиталец сумрачный Мельмот, Я тень узнал твою, иль здесь ты плачешь, Зерцальники в серебряный киот Кладешь и слезы гнилостные прячешь. А дале Босх загадочный молчит, Над масляными красками колдует, И Майринк глину красную точит, На голема тлетворностию дует. Горят весной подсвечные снега И красят нощно, яко жемчугами, Тяжелые двойные берега, Вовек они теперь пребудут с нами. Терзанья равновечно тяжелы, Их дарствуя лишь ангелам всесвятым, Мы высветим все темные углы Вот этим присным снегом желтоватым. Простишь ли ты, очнешься -- исполать Величию, пронесенному мимо. С улыбкой ледяной воспоминать О смерти и весной непозволимо. Потворствовать, возможно, есть один Расчет, елику ты лгала впервые, Топи ж в худом вине апрельский сплин, Спиртовки пусть гранят персты о вые. И здесь, читатель милый, аонид Немолчный слыша лепет, их внимая Благое шелестенье, сам Аид От верхних коллонад (не поднимая Сей шелест выше), бастровых венцов, Червовых вензелей, архитектурных Излишеств явных, чурных изразцов, Рельефных неких символов текстурных, От знаков барельефного письма, Известного Эжену иль Паоло, Барочных арок, вязкая тесьма Каких еще порхающее соло Орфея, иже с Марсием, иных Певцов небесноизбранных глушила, От мрачной верхотуры неземных Сокрытий, чья визитница страшила С Аваддоном летящих ангелков, Без времени, увы, падших со неба От маковки, унылостью веков Замеченной (ее любила Геба Из горних анфилад гостям хмельным Показывать), от верха до тамбура Вязничного, с нумером именным Для грешника любого где канура Всегда к принятью выклятых теней Иль прочих, Дантом вспетых и убогих, И в аднице великих, а за ней Жалких, готова, впрочем, о немногих Мы знаем, это кстати, а рассказ Лишь в тождестве логическому смыслу Ведя, продолжим, пару беглых фраз Сказать о нижнем строе, по умыслу Четы царской, строители должны Были когда-то мрамор среброкрошный Пустить фасадом, смертные вины Вплести вовнутрь, но Йорик скоморошный, Шут верный их, один из тех чертей, Какие нам являются порою С искусами пустыми, областей Адских жалкососланники, герою Опасные навряд ли, этот червь Аиду помешал проект гламурный Удачно завершить, ждала бы вервь Отказника (он пыл архитектурный Бригад мастеровитых умерял Своею непотребною забавой, Кривлялся, прекословил, умирал, Короче, злонизменностью лукавой Достиг-таки итога, мастера Фатумные просчеты допустили, Свела фасад яркая мишура, А нужные виньеты упустили Тогда из вида, в аде скоморох, Напомним, не юродивый блаженный, Аид ему, как сказочный Горох, Колпачникам величественным), бренный Свой путь, однако, сам не завершил Смеятель, верви мертвым не угроза, Судьбу векопрестойности решил Урок банальный, смерти эта проза Не может ныне грешных волновать, А Кора долго после уповала На случай, чтобы вновь обосновать Соборище, торжественность подвала И трауры его засим ввести В орнамент некой дивною лепниной, Финифтью грузной сжечь и воплести В наружные, сопрятанные глиной Червонною фасадные углы, Сей замысел не знал осуществленья, Вкруг камор парфюмерные столы Сейчас расположились, преломленья Огоней тусклых замков внутрь глядят, Расцветные стольницы окружают, Химерники не пьют и не ядят, Но лавры лицедейские стяжают, Меллируя терничные главы Иль губы обводя немые мелом Карминовым, рассчитанным, увы, На действие непрочное, уделом Таким, а экзерсисов меловых, Таинственных и грозных превращений О гриме накладном среди мертвых Учесть нельзя, сподвигнуты учений Мистических магистры, ворожей Черемных накопления, а с ними Их спутников и каморных мужей Летучие отряды, за сиими, Обычно управители ночных Казнений и расправ следят урочно, Не будем иерархии свечных Князей лишать секретности, несрочно Теперь и это знанье, ни к чему Сейчас и описание адницы, Традиций бытования к уму Земному доводить, смотри, червницы Свое иные ведьмы уж давно Оставили и тешатся над нами, Елико до конца не сочтено Число их и возможности за снами Дурными нам являться не ясны Предельно, молвить будем осторожней, Итак, напомнить время, яко сны В полон еще не взяли всех, надежней Поруки нет надмирной, аонид Немолчный слыша лепет, их внимая Благое шелестенье, сам Аид, Рефреном вторю, насквозь пронимая, Оно, их шелестение и речь, Какую бедным словом не означить, Дают опять подсказку мне, сиречь Пора, читатель трепетный, иначить Письма виньетный каверник и в строй Суждений ввесть одну хотя бы тезу, Яснить какую нечего, порой Присутствие такое ко обрезу Обрезы чернокнижные стремит Единому и Герберт Аврилакский Быть мог бы солидарен с тем, томит Нас знание большое, а релакский Всегда бывает к месту вольный чин, И быть сему, немолчности приветим Теченье, средоточие причин, Молчать велящих, благостно заметим И, муз подсказку вечную блюдя, Умолкнем, не сказав и полуслова, Не сорван перст всевышний со гвоздя, А речь ли недоимцам часослова, А речь ли посвященным, иль молчать Сим стоит благотворно и свободно, В тезаурисы бойную печать Подставят ангелы и благородно Теперь не возалкают, горловых Довольно течей, патины убудет Сребристой о свечах, тогда живых Мельмот ли, чернокниженник забудет. Нагорные листая словари, Которые нам кровью слог исправят, Лишь я мог речь -- иди и посмотри, Как точку огневую в жизни ставят.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Во льдах сердец, в сих глыбах плитняков Не высечь и во имя искупленья Сокрытые склепеньями веков Святые искры вечного моленья. Гранил их серный дождь, летейский вал Онизывал свечением узорным, О тех воспоминать, кто забывал, Чтоб все могли пред огнищем тлетворным. Бездушные теперь гробовщики, Глазетом ли украсить наши гробы, Хоть розовые паки лепестки Идут ко винам августовской пробы. Нам отдали цветы свой аромат, Как грянем в барбарийские кимвалы, О Боге всплачет горестный сармат, Эллин узрит иродные подвалы. Тем ядрица багряная мила, Пусть пирствуют алкающие манны, Содвинем тени кубков у стола И бысть нам, потому благоуханны. Тлеением и оспой гробовой Делятся не вошедшие в обитель, Кто в колокол ударил вечевой -- Окровавленный Фауста губитель. Распишет вечность древние муры Скрижалями и зеленью иною, И челядь разожжет золой костры, А вретища заблещут белизною. Горенье это высь нам не простит, Искрясь темно в струях кровеобильных, От мертвого огня и возлетит В бессмертие зола камней могильных. Тогда преобразимся и легко Всех проклятых узнаем и убитых, С валькирьями летавших высоко, Архангелов, задушками совитых, Из басмовых адниц по именам Веками окликавших, Триумфальных Им дарованных арок временам Кровительство раздавших, буцефальных Влачителей своих у Лорелей Оставивших в табунах кентаврийских Для красного купания, полей Не зревших елисейских, лигурийских Не внявших арф высокую игру, Бежавших от Иосифа Каифы В Кесарию Стратонову, в миру Венчавших тернием славские мифы, Иосифа Великого одно Карающей десницы не бежавших, Эпохи четверговое вино Допивших и осадок расплескавших Серебряный по битым остиям Сосудов, из которых пить возбранно, Украсивших собой гнилостных ям Опадины, зиять благоуханно И там не оставляя, огнем вежд Когорты себастийские и турмы Итурейские пирровых надежд Лишивших, всевоительные сурмы На выцветшие рубища прелив, Замеривая ржавые кирасы, Страшивших костяками под олив Шафрановою сенью, на атласы Победные уставивших амфор Хмельное средоточье, фарисеев, Алкавших кровь и вина, пьяный ор Взносивших до лазурных Элисеев И жаждущих не мирности, но треб, Не веры миротворной, а глумленья, Их жалуя крестом разорный хлеб, Лишь кровию его для искупленья Порочности смягчая, не коря Отступников и другов кириафских, Алмазами чумные прахоря Бесовских содержанок, иже савских Обманутых царевен, от ведем Теперь не отличимых, во иродстве Рядивших, тени оных на Эдем Вести хотевших, в дивном благородстве Не помнящих губителей своих, Уродиц и юродников простивших, Чересел и растленных лядвий их В соитии веселом опустивших Картину чуровую, жалкий бред Отвязных этих черм и рогоносцев Не слышавших и звавших на обед Фамильный, где однех милоголосцев Дородственных, любимых сердцем душ Собрание молчалось, разуменье Несловное являя, грузных туш Блядей не уличавших, а затменье Головок божевольных их, козлов Приставленных напарно возлияний Не видевших урочно, часослов Семейный от морительных блеяний Всего лишь берегущих, за альбом Именной векопестованной славы Судьбою расплатившихся, в любом Позоре отмечающих булавы И шкипетра сиятельную тень, Взалкавших из холопской деспотии, Блажным очехладительную сень Даривших и утешные литии, Хитона голубого лазурит Признавших и убойность разворота, О коем чайка мертвая парит, Бредущему чрез Сузские ворота Осанну певших, честью и клеймом Плативших десно скаредности рабской, Визитным означавшихся письмом, Духовников от конницы арабской Спасавших, смертоимное копье Понтийскому Пилату милосердно С оливою подавших, на цевье Винтовия их смерти безусердно И тихо опиравшихся, в очах Всех падших серафимов отраженных, Удушенных при черемных свечах, Сеннаарскою оспой прокаженных, Еще для Фрид махровые платки Хранящих, вертограды Елионской Горы прешедших чрез бередники, Свободных обреченности сионской, Но мудрости холодного ума Не тративших и в варварских музеях Трезвевших, на гербовные тома Взирающих теперь о колизеях Господних, сих бессонную чреду, Злопроклятых, невинно убиенных Узнаем и некрылую орду Превиждим душегубцев потаенных, Содвигнутых на тление, к святым Высокого и низкого сословья Летят оне по шлейфам золотым, А, впрочем, и довольно многословья. Офелия, взгляни на ведем тех, Встречались хоть они тебе когда-то, Грезеточных бежались их утех, А всё не убежали, дело свято, Под ним когда струится кровь одна, Лазурной крови нашей перепили Черемницы, но прочего вина Для них не существует, или-или, Сих выбор скуден присно, потому И сами распознать угрозы темной В серебре не сумели, по уму Их бедному не числили заемной, Точней, неясной крепости сиих Удушливых объятий, а позднее, Узнав природу чаяний мирских, Обманов ли, предательств, холоднее Каких нельзя еще вообразить, Прочения, зиждимого во аде, Убийственную сущность исказить Уже не были в силах, чтоб награде Кружевниц тьмы достойной передать, Соадский уголок им обиходить, Забыть козлищ пергамент, благодать Лиется аще к нам, но хороводить Оне серьезно, видимо, взялись, Упившись кровью агнецев закланных, Досель, смотри, вконец не извелись Бесовок табуны чертожеланных, Пиют себе пускай, близнится час, Как их мерзкообразные хламиды Спадутся сами, движемся под пляс И оры буйных фурий, аониды Простят нам беглость почерков, химер Картонных экстазийные ужимы Умерят и смирят, и на манер Музык небесных, гением движимы Сибелиуса, Брамса ли, Гуно, Волшебного Моцарта, Перголези, Неважно, отыграют нам равно Кантабиле иль реквием, а рези, Оставшиеся в небе от черем, Запекшиеся в пурпуре собойном, Сведут могильной краскою, чтоб тем Барельефную точку на разбойном Пути явить наглядно, и цемент, Крушицу мраморную либо глину Внедрят, как экстатический фермент, В иную адоносную целину, Где место и убежище найдут Прегнилостные гусеницы снова И патинами сады обведут, Где каждой будет адская обнова Примериваться, Фриде во урок Платки грудные будут раздаваться, Тому положен промысел и срок – Без времени чермам собороваться. Без времени их адские столпы Аидам в назидание алеять Кримозно станут, гойские толпы Кося, чтоб звезды розовые сеять.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Когда святые выси отражались На терниве кандального пути, Мы с патиною медленно сливались, Не чаяли стезей иной идти. Преложны ледяные эти свеи, Зерцало вседвоит великий путь, Удавки ль обвивают цепко шеи – Нельзя ко небоцарствию свернуть. Нельзя его и узреть богоданно, Елику поалмазно сочтены Альфийские светила и огранно Серебро, истемняющее сны. Последние осветлены притворы, В розариях горит уже зола, Светила наполняют мраком взоры, А бездна, яко солнце, возлегла. Висят над светом тяжко цеппелины С архангелами, в благостные дни Каленой желчью выжегли нам спины, Под рубища их врезаны огни. Смотри на сих желтовниц выступленья, Опомнится еще адская рать, Преступника на место преступленья Влечет и мертвых царичей карать Армады возалкают рогоносных Существ, натурой дивной из иных И вряд ли нам знакомых нетей, косных Звучаний исторгатели, земных Каких-нибудь знакомцев бесноватых В них тщетно узнавать, елику мы, Коль знаем таковых, зеленоватых, Шафрановых, басмовых, суремы Красной тесьмами грозно перевитых, Облупленных по желти, перманент Ссыпающих из веек плодовитых Небожно, под асбесты и цемент Закатанных, а всё мироточащих С образницами Божиими, тех Альковных искусительниц, кричащих Полунощно, просительниц утех И спутников их морочных немало, Я думаю, губитель Аваддон Картине удивился бы, зерцало Могло б когда серебряный поддон В патине амальгамной опрокинуть Вальпургиевой ночью и ему Явить блажную публику, раскинуть Умом, сколь провожают по уму, Мгновенно объясненье теоремы Аидовской придет, искажены Черемы, иже с ними, и суремы Не нужны, чтоб увидеть правду, сны Кошмарные со мраморною крошкой Пииты навевали без конца, Но с умыслом, холодною морошкой Засим тешились, красного словца, Естественно, черницы не боятся И образы маскировать свечным Восковьем, глиной кармной не спешатся, Грешно им пред собранием иным Рога свои крушить, персты калечить Серебром битым, черепы менять В огоне безобразном, не перечить Сказителям удобней, затемнять Бесовскую природу, сих огулом Нечасто выпускают, из адниц Собраться в увольнительную с дулом Кривым, ножом зубчатым черемниц И гоблинов зовут мирские тени, По счастию, вояжи не часты Подобные, браменники от лени Приглядывать за шельмой на версты Какие-то баранов отпускают Наряды, возвращались к ним всегда Портретники, музыки, чьи ласкают Звучания и мертвых, невода Пустыми не бывают, свет не имут Успенные, а празднует покой Их избранная часть, когда вознимут Вверх сколотые очи, под рукой У князя присно виждятся химеры Сумрачные, таинственные мглы Сих кутают, правдивые размеры Нельзя соотнести с виденьем, злы Бывают необузданные панны И этим разве в истине точны Певцы нощные, тьмы благоуханны, Когда скопленья ведьм отражены, Всегда лишь по причине средоточий Поблизости эдемских мертвецов, Царевен спящих, ангелов ли прочий Творец, а в мире тесно без творцов, Решит отобразить – невод не полон, Тогда чермы текутся в оборот, И вот уже канун творенья солон, А дело на крови прочней, Саррот Еще плоды вкушает золотые, Эдемы плачет Элиот, а нам Привносятся образницы святые С нечистыми вокупе, к письменам Достойным совокупит бес виденья Черемные, а сказочник благой Типажи юрового наважденья Спешит раскрасить маслом, дорогой, Признаться, тот подарок, знать возбранно Реальные личины, так бери, Доверчивый вкуситель, хоть и странно Мерцание, чудные словари, Холсты темнолукавые, клавиры Сюит, барочных опер, скорбных фуг Кримозные на память сувениры, Узнай еще тезаурисов круг, Сколь мало девяти, и те по сути Вертятся от лукавого, оси Не видно, прибавляй нетенным жути Миражам и келейных выноси, Несложно это действие, в итоге У нечисти история темна, Кто более реален, кто о роге Мифическом, ответит седина Хомы-бурсиста, Гете, Дориана, Меж званых Иоганн других верней Свидетельствовал правду и обмана Призрачность вековую, для теней Окармленных неважно предстоянье Условное, раскрасочных высот Бывает веселее осмеянье, Чем истинное зрелище красот Божественных, чурным недостижимых, Тогда оне роятся и орут, Светилами небесными движимых Миров алкают благости, берут Инфантов, светлых рыцарей отцами Не звавших, потаенных, даровых И празднуют молебны с мертвецами, Блуждавшими еще среди живых Во оные трехдневия, для Брутов Страшны такие бденья, меловой Здесь круг и не поможет, аще спрутов Герой не остановит, но живой За мертвых не в ответе, на гамбиты Чертовские порою отвечать Преложно сильным ходом, корной свиты Уместнее движенье замечать, Не более, а древние гречанки Труждаются пускай, ко мифу миф Сложится в требник, наши диканчанки Салопы только скинут, вмиг Сизиф Прервать велит девичье мурованье Орнаментов досужих, сонник их Велик не по образу, воркованье Способно утомить сейчас плохих Танцоров, дабы пифий огневержье Низринуть, ярче свечи затеплим, Черем обманно в мире самодержье, Пожар сухой в гортанях утолим, На то и бал зерцальный, благотворность Чудесных возлияний чернь щадит, Ясна когда ведемская упорность, Какой сказитель пустоши следит, Пусть балуют ужо, личин рябушных Не станем даже в сребре узнавать, Гремлинов пустотелых и тщедушных К чему урочить, время пировать, Сколь надобность возникнет, в ноздри донне Мелированной перец белый ткнуть И стоит, мышьяку иль белладонне В бокале скучно будет, преминуть Давно, давно пора немые страхи, От перца отшатнутся черемы, Иль весело опять лихие прахи Сурочить маслом розовым, умы Тех жалкие существ, лишь злостенанье Эпиграфом их бдений бысть вольно, Одесные же наши сны и знанье, Нести сюда корицы и вино, В гранатовой ли, сребренной виньете Порфирные куферы тяжелы, За Ледою отхочется и Нете Корить винодержащие столы, Желтовную образницу сокроем Сиренью пятиалой и умрем, Архангелы ль возжертвуют героем, Опять червницу бойную утрем, Осыплем перманент на табакерки, В киоты пудры бросим и гулять Начнем о мертвой черни до поверки Иной, и станем куфры утомлять Серебряные водкою, куфели Вновь полнить цветом алым, золотым, Со ангелами белыми препели Мы нощно, всуе денно петь святым.
Leda: Яков Есепкин Художникам I За ересь рифм взошедшим на костры, Узревшим в зеркалах судьбы поминки, Вотще постигшим правила игры, Великодушно возлюбившим цинки; Пытавшимся в пустой размер облечь Веселье черни и пророков мрачность, Пусть будет эпитафией вам речь Поклонных дней, их темная прозрачность. Ан солнце закатилось на века В очах богоподобного Гомера, Хромает всяка новая строка И зрящих расхолаживает сера. Но пройден до тройной развязки путь, Повержены тираны поколений, Нельзя теперь и в сторону свернуть, Всю кровь не сдав для вечных песнопений. Вы точно знали, ею серебрит Чернильницы хорал, влекущий Вия, Надгробием святой огонь сокрыт И стоит жизни эта литургия. Напрасный совершаем подвиг, там, Где ночь снимает огненную стружку Со слов, нельзя спастись, к временщикам В последнюю не угодив ловушку. И все же Бог нас в пропастях земных Берег хотя бы судное мгновенье, Проигранная жизнь из бездн иных Пошла на роковое удвоенье. О терниях мечтали – у химер Сохранными останутся лишь грезы, Явим иконографии пример: На Троицу прельем благие слезы. И аще будут ангелы искать Невинно убиенных, аще станут Их славы мироизбранной алкать, Тогда оне зиждителей вспомянут. Я с вами рядом пал на ту стерню, Где стаи воронья серпы закрыли, Сквозь косы смерти не пройдя к огню, Винцент, мы кровью щедро скорбь залили. II Что ангелам печалиться, творца Мирское не тревожит наважденье, А небо лишь алмазы для венца Ему и может дарствовать, сужденье Толпы всегда превратно о кресте, Она, являя мира средоточье Лукавое и праздное, тщете Небесной не подвержена, сорочье Ей радио заменит речь камен, Оставит празднословие в подарок, Художник здесь не будет упасен, Гореть его кресту на фоне арок Порфировых, прости, Винцент, прости, Я знаю, что больничные теремы Давят своею мрачностью, желти Сиим не занимать, одне черемы Там вертятся в хламидах голубых С желтушными разводами, подбои Халатов также стразами рябых Оттенков изукрашены, обои Не красные иль синие, в стенах Всё та же полыхает желтоцветность, Любили мы смертельных апронах Лимонные опалы, но приметность Убраний отревожила химер Нетенных, желтью червной стал гореться Лимонный кипарисник, на размер Хламиды их короче, аще греться У свечницы полнощной восхотят, Дадим ли внове им лазурных красок Увидеть благодатный огонь, чтят Пускай своих юродивых пегасок Им верные серованные псы, Нет сини здесь и красного, толкуют По-разному цвета, но те весы, На коих краски мерятся, взыскуют Расчетов нелюбительских, сурьма Нас может успокоить вместо ровной Текущей синевы, а для письма Любого важен промысел, бескровной Художнической требы в мире нет, Как в небе тще искать земную благость, Скажу еще, бежать мирских тенет Лессирам невозможно, краски тягость Носителя раздавит и цвета Вновь станут веселы и беззаботны, Елику мрачность эта излита Нам в очи, серебряные и счетны Движенья кистей, перстов ледяных Извивы судорожные, одне мы Теперь достойны пропастей земных, Другие небомученики немы Давно, так возалкаем хоть сейчас В клинических палатах синих красок, Покоя много в них, подземный глас Я слышу явно, друг мой, желтый рясок, Бугристых цветомерзких охламид, Церковников пугавших бледноликих, Носительницы ныне аонид Пугать берутся, истинно великих Усилий стоит вечная борьба Художника с юродивою свитой, Орут себе черемы, ворожба Чертей, колодной кровию прелитой Умывшихся со утра, не велит Расслабиться хотя бы на мгновенье Прекрасное, пускай испепелит Геката зенки черные их, рвенье Несносное в чермах заключено, А мы покоя мирного алкали, Нести сюда теперь хотя вино, Сколь ведьмы нас и бражники взыскали; Юродные желтые колпаки Надели и тешатся, сини милой Затемневают цвет, бередники Чурные ставят рядом, над унылой Юдолию своей трясутся, им Не может быть прощения на этом И том небесном свете, Ероним Пусть бдение их жалует сюжетом Аидовским, для тщенья есть число Звериное, его и печь на спины Колпачным рогоносицам, зело Веселие их много длилось, тины, Пифии, чермы, как ни назови Уродиц оглашенных, четверговок Злоклятых, небом проклятых, любви Алкавших светлых рыцарей, воровок Чужой надмирной славы, пигалиц, Страшащих присно видом непотребным Духовников, зиждителей столиц Величественных, зрением волшебным Едино обладавших, сим равно Гореть в геенне огненной иль тлеться На мире, горькоцветное вино, Сливай, братия, некуда и деться От нечисти желтушной, так сейчас Нам будет крышей мира хоть палата, Застелим небодарственный атлас И грянем кубки о стол белый, свята Благая наша миссия, никак Нельзя ее теперь переиначить, Брюмер ли, термидор, пылает зрак Держительный над царичами, значить Вольготно было прежде на миру Оконницы палатные и двери Рогатым адоносцам, не беру В расчеты малых гоблинов, есть звери Гораздо огнецветней и крупней, Вот их мы станем ждать, пусть чрез порфиры Глорийского серебра, чрез теней Мистические патины, лессиры Пурпуровые, терни и багрец, Финифти и суремы золотые Попробуют зайти сюда, венец Алмазный мой держатели святые Всенощно не уронят, нам прейти Давалось небесами не такое, Узки ль страстные гремлинам пути, Домовное сословие жалкое Взалкает новых адов, и тогда Явимся во серебре и лазурах, Пусть зреет ядоимная среда Цвет жалованной вечери, о сурах, Псаломах ли и гатах тяжелы Затерпленные вина, грузны хлебы Легчайшие когда-то, на столы Глядят громовержительные небы, Архангелы слетают вниз, теней Узнав литую царственность, убранство Горит еще палатное, темней Чуровых свеч цезийское пространство Вкруг столия, а мы опять светлы И кисти достохвальные вздымаем, Серебром вьем басмовые углы, Бием желтушность чурную, имаем Лазурь, багрец и пурпур кистевой, Златую в желти масленицу тратим, Речем Ему, кто мертвый и живой, Откликнись, за вино мы щедро платим Лазорной ветхой кровию, сюда Идите ныне, завтра и восприсно, Четверг сегодня чистый, а среда Была ли прежде смерти, ненавистно Свечение одесное гурмам Диавольским, так наше пированье Возвысим ближе к небу и хурмам Капрейским, велико торжествованье Палатное, фиолы и кармин Изъять уже нельзя у небоцветных Владетелей свеченья, буде сплин Далек от идеала, апрометных Еще накличем тягостных гостей, Кому тоску нецарственную явить, Одним блудницам адских областей, Каким чертями велено лукавить, Ни щедрости не верить, ни письма Убойной озолоте, ни замковым Порфировым творениям, тесьма Сребряная в них тлится, мотыльковым Влекомые порывом, пусть летят К огоням нашим благостным, чистилищ Не минуть ворогиням, захотят Продать еще, на требницы судилищ Сволочь богожеланных мастеров, Распять еще, барочные теноры Возвысят голоса в нощи, суров Гамбургский счет на замковые хоры, Мгновения прекрасные, холсты Фламандские, тиарные алмазы, Свечницы наши белые, персты, Гвоздимые серебром, богомазы Таиться и пытаются, так хлеб Их выдаст непреломленный, таинства Не снесть евхористического треб Иродных ложеимцам, триединства Блистательство оне ль перенесут, Давай к их ноздрям хлебницы подставим В серебряной окрошке, не спасут Крушню их небопадшие, слукавим И мы однажды, много ли свечей Ворованных горело тще и всуе, Летят пускай сюда, у палачей Спросить нам должно многое, в холуе, Бывает, виден маятник времен, Хоть бегло узрим с ворами хозяев, Кровавых полотенец для рамен И лика не осталось, небокраев Темна закатность гойская, темны И Спаса рукотворного мелочки, Как будет рисованиями сны Успенные цветить, пускай сыночки Сюда явятся мертвые, равно В бессмертьи оторочные мы тоже Просфирками и сребром, и вино Течет из битых амфр по желтной коже.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят девятый опус Молодое вино излием На стольницы владык всеодесных, Не дождался еще Вифлеем Бледных агнцев и музык чудесных. Полны кубки и внове столы Дышат мрамром, тиснят им фиолы, Иудицы ль одне веселы, Ах, не плачьте по небу, Эолы. Где морганы о злате горят И темнятся букетники мая, Наши мертвые тени парят, Над юдолию желть вознимая. Четыреста девяностый опус Губы в мраморе темная злать Выбьет нощно, фиол сокрушится, И тогда небесам исполать, Где еще сон безумцев решится. Милость звездная паче судьбы, Наши тени Геката лелеет, Холодны ли мраморные лбы, Сам Аид им венцов не жалеет. Из Вифании как нанесут Ангелки черных трюфлей и мела Райских яств - удушенных спасут, Чтоб всевечно музыка гремела.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто первый опус Как еще не допили шато ль, Арманьяк золотой и рейнвейны Царств Парфянских и Савских - о столь Бьются звезды, а мы небовейны. Меловниц всепечальных шелки Во сундуках тлеют окованных, Днесь летят и летят ангелки Не во память ли чад царезванных. Се, ищите нас, челяди, впредь С мелом красным в зерцальников течи, Где тускнеются воски и бредь Снов беззвездных лиется под свечи. Четыреста девяносто второй опус . Мрамор выбьем кусками, венцы С темных глав преточащие снимем, Веселятся в трапезных купцы, А и мы звезд высоких не имем. Развевайся, нисанская злать, Май грядет, пусть камены ликуют, Всецветочным пирам исполать, Псалмопевцев ли ныне взыскуют. Ждут к столам нас юдицы во сне, Тусклым ядом чинят меловые Угощенья и пляшут одне Тени их меж свечей неживые.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Во десницах сквозь вечность несут Всеблаженные стяги знамений, Но и ангелы днесь не спасут, Иоанн, зря мы ждем откровений. Что еще и кому изречем, Времена виноваты иные, Богословов распяли зачем: Силуэты их рдеют сквозные. Сколь нельзя нас, возбранно спасать, Буде ангели копия прячут, Будем, Господи, мы угасать, Детки мертвые мертвых оплачут. Мировольных паси звонарей, Колоколен верхи лицеванны Черной кровию нищих царей, Рая нет, а и сны ворованы. Бросит ангел Господень письмо, Преглядит меж терниц златоуста, Музы сами тогда в яремо Строф трехсложных загонят Прокруста. А урочными были в миру Золоченые смертью размеры, Но Спаситель окончил игру, Черны лотосов гасят без серы. Речи выспренней туне алкать, Нет блудниц, нет и мытарей чистых, Оглашенных к литиям искать Поздно в торжищах татей речистых. Ах, литургика ночи темна, То ли храмы горят, то ль хоромы, Не хотим белояствий-вина, Что, Господь, эти ангелы хромы. Припадают на левую ость, Колченогие точат ступницы О мраморники, всякий ягмость Им страшнее иродской вязницы. Ныне бранные оры в чести, Князь-диавол на скрипке играет, Стоит в сторону взор отвести, Струны смертная дрожь пробирает. Челядь всех не должна остеречь, Отпоют лишь псаломы торговки -- Полиется калечная речь И успенье почтит четверговки. Как узрят в нас величье одно, Ото смерти блаженных пробудят И за здравье излито вино Разве кровию нашей подстудят.
Leda: Яков Есепкин Улисс XX век Вал над галерою навис, Остановились воды. Закончил странствия Улисс, Уставший от свободы. Умолк слепой певец богов, Но призрак жизни вьется Там, где ни попранных слогов, Ни рифм не остается. Никто, Эсфирь, не говорит На смертном перелете, И пламя темное горит В надмирной позолоте. Века умчались, а досель Чадит в руинах Троя, Итака ладит колыбель Для нового героя. Тоской гремит сионский лот И разбивает душу, И он под пзолотом высот Переступил на сушу. Но заняли в огнях места Дрожащие Сирены, Надсадная их нагота Восстала вновь из пены. Он возлюбил угрюмый блеск Очей, когда нагнулся, И не услышал дальний всплеск, От славы -- отвернулся. Наркотики и нежный яд Остались для интриги, Капризной вечности в заклад Передаются книги. Пурпурной буквы не найти, Истлели пергаменты, Легли на римские пути Мелованные ленты. Так и Офелия, и Мод Горят в иных бутонах, Теней прощальный хоровод Водя на геликонах. Скудельной нашей жизни сны Определяют сроки, И новой классики страшны Посмертные уроки.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Из Аида Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы, Что гранили валькирии нашей тоски изумруд, Звезд оправы украсив им и смертоносные оды. Освященные скорбью, туда полетели они, Где умеют ценить безупречные эти размеры, Где величье двоится и комкают лед простыни Отраженья, а вечность изящные любит манеры. Но изящество стоит бессмертия, красным в желти Золотистой мелком ангелочки увеченных значат, Красоты не прощают камены, а ты их прости, Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат. Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять, В небесах догонять нынче светлых цветочников туне, Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять По две те не бегут мировольные волны в июне. Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают, Буде Господа звать и цветки меловые косить Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают. Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы, На армический требник иль мирты волхвы не скупятся, Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы, Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся. Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству, Весело, весело, и забавили в жизни камен, И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству. Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак, Были други коварны и немощных суе губили, Разливайся отравой смертельной холодный арак, Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили. Но еще зарыдают палатные фурьи и фри, Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки, Мрамор наших акафистов будут живить словари, Богоимное Слово немые впитают лозинки. Это Слово полнощное будет серебро таить, Всякий новый тезаурис нашим огнем возгорится, Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться. Лишь одна только речь дарованна, сама говори, Благо молви хотя с отражением в течной лепнине, Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне. Вероятно, рыдая над титульным желтым листом, Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая, Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом У меня и горит в изголовье свеча ледяная.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто третий опус Антикварные виты столы Чермной патиной, щедро лиются Яд со пуншем, опять веселы Четверговки, алкая, смеются. Ах, зачем нас и мертвых темнить, Верди, Брамс иль Моцарт восстенают, В шелках тени сбежитесь казнить, Сколь молчат и бессмертие знают. Век паяцев и падших столиц, Мышъяком шелк испитан червонный, Хоть следите, как с мраморных лиц Наших точится мел благовонный. Четыреста девяносто четвертый опус . Тушь парфянскую выцветит мгла, Лорелея холодную пену С дев смахнет, круг пустого стола Соберемся - воспеть Прозерпену. Сицилиек балует июль, Вишен сем, пусть резвятся менины, Вновь утопленниц ищет Эркюль, У мадам Бовари именины. Днесь и мы яды эти пием, Цин в зерцалах следим червотечность, И тоскуем о веке своем, Преливая вишневую млечность.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот пятый опус Се, незвездные яства горят На столах и цветки золотятся, Четверговок сильфиды мирят, О лилеях менины вертятся. Ах, претмились земные пиры, Благ к эфирным август данаидам, Неб и звезд тяжелее дары, Оявленные тихим обсидам. Хоть несите порфировый хлеб, Вин диамент солейте на мрамор, Мы тогда и в огранности неб Мглу оплачем сиреневых камор. Пятьсот шестой опус Тусклый август серебро лиет, Яства чахнут о столах и хлебы, Во незвездности благих виньет Это мы ли пируем у Гебы. Дале немость, одно и молчим, Зря в хлебницах фиванских лилеи, Всё диаменты неба влачим, Всё пречествуем нощи аллеи. Вот еще соявимся из мглы, Яко ангельский сад безутешен, Юродные оплакать столы И вишневую цветность черешен.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто пятый опус Желтой ниткою мрамор тиснят, А золоты на пирах блистают, Наши ль тени бессмертие мнят, Фру в альковах канцоны листают. Энн, вишневое миро сюда, Ах, Шарлотта и Эмили вместе Пудры веют над сколками льда, Мил август формалином сиесте. Ждал нас Ирод к столу, это мы Преявились меж лилий склепенных, С ниткой желтою всяк --- возаймы Хоть бы потчуйте ядом успенных. Четыреста девяносто шестой опус В мертвом золоте Ада врата, Зелень черная сны увивает, Се и мы, се и жизни тщета, Всё юдольная чернь пировает. Береникой звалась ты, иным Нежным именем, сеней Вероны Тусклый светоч окрасил земным Чудным блеском свечения оны. Веселитесь еще, по уму Бал ваш, юдицы, пудра собьется— И узрите, как страшно сквозь тьму Пурпур в золоте мертвенно вьется.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто седьмой опус Не хотели еще умирать, А на троны позвали иные, Будет август плодами карать Иродивых во сроки земные. Мертвым отроцам яства несут, Биты вершники трутью меловой, Никого, никого не спасут Аониды за ветхой половой. Пей вино, Азазель, веселись И вкушай темноцветные чревы, Аще вишнями тьмы пресеклись, Хоть златые оплачем деревы. Четыреста девяносто восьмой опус Меловые опять зеркала Окружили певцов темнооких, Пепла мало Клааса, зола Пусть виется меж башен высоких. Тень Иосифа тронно горит, Иль вертепы младенцам – подолы, Аваддон ли звездою сорит, Гладь сарматские чертят гондолы. Вот и мы с Береникой вдвоем Из понтонных огней соточились, Где Венеции тлел окоем И письму аониды учились.
полная версия страницы